Если судьба выбирает нас - Страница 69

Умения, приобретенные вместе с памятью реципиента, адаптации не требуют и могут быть использованы по мере надобности.

Что касаемо моего собственного багажа навыков, то они в данную эпоху в большинстве своем неприменимы.

За некоторым исключением…

Мое умение разбираться в людях и находить с ними общий язык — очень полезно, и незаметно.

Навык общения с женщинами надо адаптировать под местные реалии, ибо многие "безотказные" приемы годов двухтысячных тут вызовут совершенно противоположную реакцию. Хотя конечно главное правило "сделать вид, что ты внимательно ее слушаешь" и тут актуально.

Надо будет перед зеркалом поработать с выражением эмоций, а то лицо у меня теперь другое и какая-либо реакция при изменившейся мимике может показаться странной или недостоверной. Дамы это чувствуют и сразу замечают.

Последний пункт — это интересы.

Тут тоже, все — путем…

Тяга к оружию и всяческой технике полностью совпадает. И хотя уровень этой самой техники существенно разнится, теоретические знания у меня достаточные, дабы не вызывать подозрений.

Что может меня выдать?

Неизвестные песни под гитару.

К счастью, на гитаре Саша выучился играть еще в гимназии, в тайне от родителей (Хотя отец, кажется, что-то знал). Исполнять романы под "цыганский" инструмент было тогда модно.

А песни…

Будем либо плагиатить, либо ссылаться на трагически погибшего автора сих произведений. Надо только продумать эту легенду.

Кроме того, крайне подозрительным может оказаться мой интерес к данной эпохе с документально-исторической точки зрения. Мой реципиент, в силу своей молодости, многими, крайне необходимыми мне вещами, не интересовался.

Так что свое общение с печатными источниками желательно скрывать, а в разговорах осторожно подводить собеседника к обсуждению интересующей меня темы.

Ух, черт! Чуть не забыл один важный вопрос!

Личные привязанности и прочие амуры-тужуры.

Конечно, жизнь Саши не обошлась без некоей доли романтики, и он был тайно влюблен в гимназистку Оленьку Алексееву-Сорбэ.

К моему счастью — безответно…

* * *

Все мои рассуждения касались лишь "сознательной" стороны предстоящего общения с родителями.

А вот что касается эмоциональной стороны вопроса…

В настоящий момент мы с Сашей уже окончательно сформировались как единая личность. На чувственном уровне я, безусловно, буду счастлив увидеть отца и мать, пусть даже часть моего сознания каким-то образом воспринимает их иначе.

Но эта часть исчезающе мала и, в дальнейшем, исчезнет совсем.

Это единение произошло уже довольно давно и реакция моя будет искренней и абсолютно естественной.

Уже сейчас я ощущаю теплоту и умиротворение, представляя, как отец обнимет меня, а потом, отстранив, посмотрит в глаза и спросит: "Ну как ты, сын?"

И мама… Милая мама…

Как мне не хватает ее мягкой обволакивающей заботы, ощущения от прикосновения маленьких рук, и тихого мелодичного голоса зовущего меня домой…

Не хватает именно мне: барону Александру Александровичу фон Аш!!!

Это — МОЯ СЕМЬЯ!!!

Отныне и навсегда!

3

Само воссоединение семьи произошло как-то буднично — тихо и трогательно.

Я как раз остался в палате один — Литуса санитары уволокли на какие-то процедуры. Мне же пора было принимать положенные порошки и пилюли.

Употребив лекарства я запил их водой и, поставив стакан на стол, собрался предаться так полюбившемуся мне последнее время занятию — наблюдению за жизнью города Москвы образца 1917 года.

В коридоре послышался торопливый топот множества ног, а потом голос нашей сестры милосердия — Мэри произнес:

— Вот его покои…

Дверь скрипнула, я обернулся…

Они стояли и смотрели на меня, выстроившись как на семейной фотографии: матушка и брат впереди, а отец у них за спинами. Эффект старинного фотоснимка портил насыщенный цвет и объем "изображения", сопряженный с небывалой его четкостью.

И взгляды… Взгляды у всех были разные: отец смотрел спокойно, хотя в глазах светились радостные огоньки, тринадцатилетний Федя разглядывал меня со счастливым испугом, а в глазах мамы плескались беспокойство и тревога.

Выглядел я, конечно, так себе: тощий, бледный в сером больничном халате, пижаме и войлочных тапках.

Мхатовская пауза, отведенная на обмен взглядами, истекла, и мы бросились навстречу друг другу…

* * *

Матушка сидела рядом на больничной кровати, держа меня за руку и, промокая глаза кружевным платочком, причитала:

— Сашенька, сыночек мой миленький… Как же это? Что же это?

Федечка примостился рядом на стуле, зажав ладони между коленей, и продолжал таращиться на меня как на какое-то заморское чудо-юдо.

Отец стоял у окна, разглядывая меня с затаенной гордостью и, время от времени, одобрительно кивал.

А я… Я пересказывал закрученные перипетии своей военной жизни, вызывая горестные ахи-вздохи, перемежающиеся слезами, у мамы, восторженные повизгивания у братца и молчаливое одобрение главы семьи.

Ближе к концу повествования к нашей теплой компании присоединился Генрих, доставленный обратно суровыми усатыми дядьками-санитарами.

Литус, восседая на носилках подобно римскому вельможе в паланкине, торжественно поздоровался:

— Добрый день. Прошу прощения, что прерываю вашу беседу, но в силу моего положения, сие можно считать не зависящим от меня обстоятельством. Позвольте представиться, подпоручик Литус, 8-го Московского гренадерского полка.