Если судьба выбирает нас - Страница 60

К оглавлению

Увидев среди подошедших гренадер Акимкина, я распорядился:

— Давай, братец, к "Максимке" вставай! Ты же вроде ученый?

— Так точно, вашбродь!

— Отдашь своего "Бертье", да вот хоть Степанову! — заметил я еще одно знакомое лицо. — Справишься Степанов?

— Отчего ж не справиться-то? То исть, так точно, вашбродь!

— Вот и ладно! Всем остальным — не расслабляться. Сейчас немец опять полезет!

— Встретим, да попотчуем от души! Не сумлевайтесь! Ужо мы им! — отозвались со всех сторон гренадеры.

* * *

Я вновь вынырнул из беспокойной полудремы навеянной тяжкими воспоминаниями…

Больно-то как…

Разволновался во сне, дыхание участилось, и простреленное легкое тут же напомнило о себе резкой тянущей болью.

У-у-у…

Сейчас я завою…. Сейчас я залаю… Сейчас я кого-нибудь съем…

Уф… Вроде отпустило…

Ужасно хлопотное ранение… Неудобственное, да и по нынешним временам чрезвычайно опасное!

Но ведь и повезло мне… Повезло — хоть и не уберегся, но все же живой остался!

Пуля пробила правый нагрудный карман, где у меня лежал перевязочный пакет, прошла через легкое в верхней его части и вышла из спины, напоследок продырявив ранец…

Вот и получилось, что исподнее в ранце закупорило рану с одной стороны, а бинты, прижатые к ране Савкой вместе с карманом, закупорили входное отверстие. Пневмоторакса не случилось, то есть — легкое не схлопнулось…

Дальше ничего не помню…

Остальное знаю из рассказов Генриха: когда меня приволокли на фольварк, где расположился полковой лазарет, с перевязочного пункта, дело было почти что плохо…

Оперировал меня наш дорогой и любимый Валерий Михайлович Нижегородский, собственной персоной.

Очень качественно и умело оперировал! Опыт знаете ли…

Кстати, мой лепший друг Генрих Литус тоже здесь! В Варшавском военном Александровском госпитале долечивают тех, кто не может быть возвращен в строй ранее, чем через шесть недель. Прочих лечат либо в полковых, либо в дивизионных лазаретах.

Мне, например, еще как минимум пару месяцев лечиться, при отсутствии осложнений.

А вот Генриху…

Литус похоже попал "под списание": шрапнельная пуля угодила ему в бедро, раздробив кость, буквально через час, после того, как ранили меня. Рана заживает плохо, и хотя его операция так же прошла успешно, но нога стала заметно короче…

Эвакуировали нас вместе на одном поезде, только вот положили в разных палатах. Я, вроде как тяжелораненый, а Генрих, вдобавок еще и не ходячий…

4

Ох, вы думы горькие… Ох, вы думы тяжкие…

Перед глазами снова стоит тот самый, "последний" бой…

В первой траншее мы задержались ненадолго — отбили две атаки, а потом… Потом осколками разорвавшегося поблизости снаряда повредило пулемет. Без станкача удержать позицию было невозможно. Подошедших близко немцев забросали гранатами и отошли, на ходу заваливая ходы сообщения рогатками с колючей проволокой…

Следующая моя позиция была у капонира траншейной пушки Гочкиса. Присев на дно окопа я хотел было набить автоматные магазины патронами, да не вышло — руки дрожали…

Здесь меня нашел вестовой от командира роты.

— Принимайте командование, вашбродь. — Сипло кричал солдат, перекрывая грохот разрывов. — Господин поручик в беспамятство впал. Оглушило его и контузило… Но, кажись оклемается. За него там фельдфебель Лиходеев остался.

Веселый разговор!

Казимирского приложило, и я теперь командую ротой. Точнее тем, что от нее осталось…

По сути, у нас два опорных пункта обороны — это пулеметные гнезда второй траншеи. Два "максима". На нашем фланге еще и сорокасемимиллиметровка, до кучи…

Вот и воюй, как хочешь.

Немцы лезут и лезут. И останавливаться не собираются!

* * *

Снова лежу без сна…

Уже светает — летние ночи короткие…

За окнами легкий ветерок шумит в кронах деревьев, а мне, почему-то, вспомнилось прекрасное стихотворение Николая Гумилева:

Углубясь в неведомые горы,
Заблудился старый конквистадор,
В дымном небе плавали кондоры,
Нависали снежные громады.
Восемь дней скитался он без пищи,
Конь издох, но под большим уступом
Он нашел уютное жилище,
Чтоб не разлучаться с милым трупом.
Там он жил в тени сухих смоковниц
Песни пел о солнечной Кастилье,
Вспоминал сраженья и любовниц,
Видел то пищали, то мантильи.
Как всегда, был дерзок и спокоен
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла, и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости.

* * *

Навеяло, однако, печальным событием: два дня назад умер один из моих товарищей по несчастью, а точнее сосед по палате — штаб-ротмистр Путятин…

Я знал этого молодого жизнелюбивого парня всего около недели, но его характер, мужество и неугасимый оптимизм останутся для меня примером на всю жизнь…

Двадцатипятилетний Сергей был старшим сыном князя Михаила Сергеевича Путятина — начальника Царскосельского дворцового управления.

С многочисленными осколочными ранениями он был доставлен в Варшаву за неделю до меня.

Несмотря на раны, Сергей вел себя как тот самый конквистадор — был дерзок и спокоен, не знал ни ужаса, ни злости. Вспоминал балы и женщин, пел романсы…

Поначалу мне показалось, что это у него истерическая реакция на стресс связанный с ранением. Но пару дней спустя понял, что этот ироничный брюнет действительно таков как он есть на самом деле…

Сергей, с превосходством местного старожила, дал шутливые характеристики госпитальному медперсоналу. Доктора мол — счастливые теоретики, наконец, дорвавшиеся до практики. Их и в поварята взять зазорно, потому что он, князь Путятин — с ножом и вилкой и то лучше управляется, чем доктора со своими ланцетами.