Мне стало жутко…
Вот он истинный лик войны!
— Езус Мария! — Раздался у меня за спиной потрясенный возглас. Это Генрих решил составить мне компанию и тоже увидел эту шокирующую картину. — Откуда их столько?
— Не знаю… Бои сейчас только под Мариенвердером. Наверняка оттуда!
Генрих встал рядом со мной и стал напряженно всматриваться в лица раненых солдат:
— Ты знаешь, Саша я впервые вижу что-то подобное. В бою видишь все как-то урывками, там некогда отвлекаться… Там тобой владеет или азарт или холодный расчет… Нет места для созерцания или осмысления… За этот год я видел множество смертей и разнообразных ранений… Но столько страдания одновременно, это ужасно!
— Согласен с тобой! Апофеоз войны это не только черепа или могильные кресты. Это еще и люди искалеченные душой и телом…
Лязгнула сцепка, поезд тронулся и стал набирать ход, увозя нас прочь…
Я на всю жизнь запомнил этот маленький полуразрушенный вокзал в Дойче-Эйлау…
Розенберг — очередной маленький восточно-прусский городок раскинувшийся на берегу вытянутого S-образного озера…
Полк получил приказ занять оборону в районе фольварка Вельке. Мы должны сменить 157-ой Имеретинский пехотный полк.
Наша 3-я гренадерская дивизия, занимает место отводимой в тыл 40-й пехотной дивизии на участке между Христовым озером и озером Гауда, в десяти верстах севернее Розенберга.
Русская армия переходит к обороне ввиду отсутствия перспектив дальнейшего наступления, до конечной цели которого города-порта Эльбинг еще пятьдесят километров…
Войска измотаны, тылы отстали… Видимо, взятие Мариенвердера станет лебединой песней, а потом останется только держаться против неизбежного немецкого контрнаступления.
7-ой Самогитский гренадерский полк нашей дивизии уже на позициях у Христова озера, а с подходом 9-го Сибирского гренадерского передислокация завершится.
Части 40-й дивизии сменившись, останутся в резерве в районе между Розенбергом и Ризенбургом.
Сейчас вот разгрузимся и "шагом марш" на точку.
Хорошо хоть дождь прекратился еще с ночи, и жаркое летнее солнце быстро подсушило дорогу.
Обойдемся без нового "болотного похода".
По-моему, саперам 40-й пехотной дивизии надо выдать медали за трудовой подвиг. По крайней мере, саперному батальону — точно.
Это ж надо, за неполные трое суток устроить оборонительную позицию с окопами в три ряда, ходами сообщения, блиндажами, норами и прочими инженерными изысками.
Под это дело попилили небольшой лесок, закрывавший сектор обстрела на правом фланге обороны. Делу помогла имевшаяся на фольварке пилорама.
Нам, правда, работы досталось тоже непочатый край.
Во-первых: нет проволочных заграждений, ввиду отсутствия колючки как таковой. Во-вторых: надо делать в окопах дренажную систему и мостки: местность болотистая, множество ручьев, озера, опять же. В-третьих: нужны доты и капониры для минометов и траншейных пушек.
В-четвертых: медали нашим предшественникам можно и не выдавать, потому как пехота обобрала все продовольствие в окрестностях и нам теперь придется жить на привозных харчах…
Мы получили свой участок обороны строго уставной длиной в двести пятьдесят саженей, в первой линии. По обыкновению девятая и десятая рота впереди, одиннадцатая и двенадцатая — в резерве. Каждые три дня меняемся.
Командир батальона сообщил, что по данным разведки, немцы в десяти-двенадцати верстах севернее нас, сидят на своей резервной линии обороны. А посередине — ничья земля, где происходят постоянные стычки между нашими и немецкими дозорами.
Особенно Иван Карлович просил обращать внимание на кавалеристов — без нужды огонь не открывать, но и быть всегда начеку. Потому как вероятность того, что это будет противник или разъезд нашей 15-ой кавалерийской дивизии, примерно одинакова.
Проверив посты, я вернулся в свою палатку установленную на месте будущей минометной позиции — заглубленной площадки два на два метра. Пан ротный ночевал на такой же позиции по соседству.
Дело в том, что доставшийся нам с Казимирским блиндаж требовал доработки — надо было углубить дно еще на полметра, и сделать пол на сваях или слегах, для того чтобы вода уходила вниз.
Утром придут наши саперы, доделывать пулеметные гнезда и доты, вот и займутся. А я отправил одно отделение вместе с нестроевыми нашей роты в лес — набрать и напилить кругляка и разжиться досками или горбылем. Нужно делать мостки в траншеях, а то если пойдет дождь, нас тут затопит к чертям.
У палатки, сидя на патронном ящике, меня поджидал Лиходеев.
— Здравия желаю, вашбродь!
— Здравствуй. Ты чего не весел?
— Да вот смекаю, чем людей кормить. В округе на предмет продовольствия совсем не густо, у нас ротный припас на исходе. На полковом складе токмо чечевица, сухари да чай с сахаром. Мяса никакого — ни солонины, ни консервов… Муки тоже нет, значит и пекарня хлеба не даст. Я Копейкина услал разузнать, когда провизию доставят, да неспокойно мне что-то…
— Н-да. Дела неважнецкие. — Я задумался. Провиант для солдат рота получает двумя путями: с полкового интендантского склада и приобретая что-либо на "кормовые" деньги.
Обычно ассортимент склада небогат, но как-то приближается к положенной норме снабжения:
Ржаных сухарей — 1 фунт 72 золотника (717 г) или хлеба ржаного — 2 фунта 48 золотников (1024 г); крупы — 24 золотника (102 г); мяса свежего -1 фунт (409,5 г) или 72 золотника (307 г) мясных консервов; соли — 11 золотников (50 г), масла сливочного или сала — 5 золотников (21 г); подболточной муки — 4 золотника (17 г), чаю — 1,5 золотника (6,4 г), сахару — 5 золотников (21 г), перца — 1/6 золотника (0,7 г). Общий вес всех продуктов, получаемых одним солдатом в день, составлял, таким образом 1908 грамм.