Если судьба выбирает нас - Страница 46

Звенели колеса, летели вагоны,
Гармошечка пела: " Вперед! "
Шутили студенты, скучали погоны,
Дремал разночинный народ.
Я думал о многом, я думал о разном,
Смоля папироской во мгле.
Я ехал в вагоне по самой прекрасной,
По самой прекрасной земле…

Навеяло, знаете ли.

Колеса звенят, вагоны летят, погоны скучают… Народ опять же разночинный, от рядового до капитана…

И думаю я и о многом и о разном… И еду в вагоне по "пусть не прекрасной, но Прусской Восточной земле…"

Не хватает только шутников-студентов, гармошечки и папироски…

До пункта назначения, городка Розенберг — два часа пути. Первый и второй батальоны и саперная и пулеметные роты с частью обоза уже там. Теперь настала и наша очередь.

Трофейный поезд ходит чартером — до места и обратно за сутки он сумел обернуться четыре раза.

Раннее утро, за окнами мелькают укрытые туманом леса и поля.

Наш батальон весь предыдущий день просидел в Госслерсхаузене в ожидании погрузки.

Я просто опупел от скуки.

В шахматы играть надоело, в карты я не играю по идеологическим соображениям, читать нечего, да и телевизора, опять же, в ближайшие лет сорок тоже не предвидится…

Развлекается народ исключительно байками, на вроде той, что рассказал намедни штабс-капитан Ильин. Когда кто-то всуе упомянул печально знакомого мне историка любителя в чине вольноопределяющегося, командир 9-ой роты припомнил подходящую по случаю историю.

* * *

— Нам вообще везет на вольноопределяющихся. — Повествовал Ильин, развалившись на потертом ковровом диване. — Нынешний — Жорж Комаровский, это еще ничего. А вот в пятнадцатом году, был у нас тако-о-о-ой фрукт! — Рассказчик мечтательно закатил глаза. — Некий Валентинкин… Из Харькова, кажется… Но сие — не суть. Большой, знаете ли, был философ и мистик. Такие теории разводил — ум за разум заходит. Вот только слушать весьма утомительно, а главное бессмысленно. Об эфирных полетах, о космосе, о тайных властителях мира, толковал. О каком-то "оке силы" мистическом, об иезуитах и древних греках. Сумбурно все как-то. Непонятно.

Штабс-капитан некоторое время помолчал, что-то обдумывая, а потом продолжил:

— Хотя, припоминаю, как-то один адъютант из корпуса, все ж таки оценил его сентенции — сильно пьян был бедняга. Вот его и пробрало, и пока не протрезвел — не отпускало. А как протрезвел, да вспомнил, что ему Валентинкин наплел — так сразу пошел и заново напился: К черту, — говорит — такую философию…

— И что же? — полюбопытствовал Литус.

— Ну, так вот, отправил его как-то полковой адъютант проследить, как саперы офицерский нужник сооружают. Занял делом, дабы не надоедал людям со своими поучениями, а то от него уж и вестовые да денщики прятаться стали. Он же, как в раж войдет — до помрачения рассудка заговорить мог. Руководит он, значит, возведением сего военного объекта, да и саперам все об устройстве мира рассказывает. И объясняет сугубое несовершенство вселенной на примере сортира — то яма не глубока, то стенки кривые…

— Большой оригинал, этот ваш Валентинкин, — усмехнулся поручик Павлов.

— Слава Богу, не мой! — расхохотался в ответ Ильин. — Так вы будете слушать или нет?

— Будем-будем! — хором отозвались офицеры.

— Тогда, я продолжу! В общем, они побыстрей работу сделали — лишь бы от него отвязаться, и унтер саперный ему и говорит: Вы, дескать, посмотрите на этот мир, и посмотрите на этот нужник. Ежели умеючи делать — так и совершенство достижимо. Да и предлагает ему испытать, так сказать, творение на себе. — Штабс-капитан откашлялся и возобновил повествование. — Наш Валентинкин — в нужник, а саперы бегом в роту — лишь бы от философа этого подальше. И тут ка-а-а-а-к ухнет…

Ильин замолчал, выдерживая паузу…

— Обернулись они — ни сортира, ни вольноопределяющегося. Мистика?

— …??? — слушатели недоуменно переглянулись.

— А вот и нет! Всего лишь снаряд германской мортиры. Девятидюймовым чемоданом нас попотчевали. На кого, как говориться, Бог пошлет… А вы говорите "судьба". Вот оно как, на войне-то, бывает.

* * *

Офицеры размещены в вагоне 2-го класса. Очень похоже на купе поезда дальнего следования моего времени, только отделка из натуральных материалов.

Попив с Генрихом чаю, я вышел в тамбур — подышать свежим воздухом.

Поезд идет со скоростью около тридцати верст в час, не ахти…

А теперь еще и стал замедляться — мы въехали в пригород. Состав шел все медленнее и наконец практически накатом вполз на небольшой вокзал и остановился. На обгорелом и посеченном осколками здании покосившаяся вывеска "Deutsch-Eylau"…

Привокзальная площадь представляла собой ужасное зрелище.

И совсем не оттого, что сильно пострадала во время боев в городе.

Раненые…

Сотни раненых…

Вся платформа и площадь кишит ранеными.

Они лежат всюду на земле, на деревянных скамейках и просто на голом цементном полу. Они сидят у стен, на обломках, на кучах битых кирпичей.

Я вижу измученные глаза, пепельно-серые лица. Кто-то мечется в горячке, выкрикивая непонятные слова. Кто-то просто стонет…

Раненые то и дело хватают за ноги суетящихся меж ними санитаров, обращались к ним с мольбами и жалобами. Несколько докторов в забрызганных кровью халатах с криками бегают среди всего этого безумия:

— Ну что делать? Что делать? Санитары!

— Где этот чертов поезд? Да вы хоть шинелями их накройте!

— Морфину сюда! Этого в операционную!

— А вы чего трупы тащите? Складывайте в стороне, вот там у пакгаузов…