Отсюда такая творческая специфика нехитрых лазаретных развлечений.
По окончании литературно-музыкальной части начинаются нескончаемые военно-полевые рассказы. Тут все наперебой берут немецкие окопы, режут проволоку, обходят фланги, идут в рукопашную, палят из пушек, рубят на скаку…
И так, до тех пор не придет медсестра, не выключит свет и энергично не прикажет расходиться по палатам, пока она не позвала доктора.
Офицерский состав чрезвычайно пестрый — от кадровых к 1917 году практически никого не осталось. Почти две трети нынешнего офицерского корпуса — из рабочих и крестьян, еще четверть — мещане и купцы, дворяне — едва ли не один из двадцати.
Евангелический полевой госпиталь, в своем роде одно из лучших лечебных заведений в Москве, да и в стране тоже, а посему процент "голубой крови" у нас несколько больше, чем в целом по армии.
Хотя с другой стороны, очень многие из "простых" выслужили себе как личное, так и потомственное дворянство через получение воинских званий и наград.
Сидя в уголке (потому как свою гитару я пока на людях не светил) разглядываю своих товарищей по несчастью и мучительно пытаюсь привести в порядок мысли по поводу "какие офицеры и за кого воевали в гражданскую?".
Пока безуспешно…
Хотя, в данной реальности никакой революции пока не было, нет, и не предвидится.
То есть, сейчас август 1917 года.
"Буржуазной" или точнее февральской революции, отречения царя и прочее, прочее, прочее — пока не было.
Так же как и "Первой" революции 1905 года — Русско-японской войны ведь тоже не было.
Октябрьской "Социалистической" революции, на горизонте тоже не просматривается, по причине довольно стабильной ситуации внутри Российской Империи.
Эта самая стабильность с моего "шестка" видится вполне отчетливо.
Если обращаться к классикам, то Ленин в 1915 году, три объективных признака революционной ситуации описал ясней ясного, по крайней мере, в "нашей" истории:
Первый — невозможность господствующего класса сохранять в неизменном виде своё господство, ситуация, когда верхи не могут править по-старому.
Тут трудно судить, ибо это самое "господство правящего класса", тоже немного отличается от читанного мной в старых советских учебниках. В общем и целом, система управления государством тут несколько иная, и мне банально не хватает информации для более углубленного анализа.
Второй признак — резкое обострение выше обычного нужды и бедствий угнетённых классов, когда низы не хотят жить по-старому.
Резкое обострение нужды и бедствий, по идее должно быть — ибо война идет. А вот как оно было обычно — не знаю. По той же самой причине, что и по первому вопросу.
И, наконец, третий признак — значительное повышение активности масс, их готовность к самостоятельному революционному творчеству.
Самый провокационный, на мой взгляд — ибо лукавил Владимир Ильич. Потому как активность можно или нужно стимулировать, а готовности к творчеству — обучать.
Активности я невооруженным глазом не вижу — ни в живой, ни газетной. С готовностью — несколько сложнее, это надо спрашивать у тех, кто "готовить" умеет…
А за такими "кулинарами", тут Четвертый Департамент Министерства Государственной Безопасности присматривает. С много говорящим понимающему человеку названьицем: "Государственная Тайная Полиция" или просто "Гостапо".
Мило, правда?
Кстати, сам автор вышеописанных признаков "революционности" в информационном пространстве не просматривался.
То есть абсолютно…
Нет, конечно, контекстный поиск в Интернете для меня в данное время в данном мире недоступен, но ранее изученные мною источники ни разу, ни по каким причинам сакраментальное сочетание фамилий "Ульянов-Ленин" не упоминали.
Нашлись несколько хвалебных статей про Михаила Францевича Ленина — актера Малого театра, о его неподражаемой игре в "Свадьбе Кречинского" и "Женитьбе Фигаро".
А вот официальная фамилия вождя мирового пролетариата мне встретилась только однажды — в подшивке журнала "Вокруг света" за 1903 год.
Целый цикл интереснейших статей профессора кафедры Зоологии факультета Естественных наук Петербургского университета Александра Ильича Ульянова: "Русский натуралист в Африке". Написано великолепно и с естественнонаучной и с литературной точки зрения.
Где-то на задворках сознания, мне даже слышался голос незабвенного Николая Николаевича Дроздова из "В мире животных" — настолько красочно и увлекательно читалось, что в моей бедной голове срабатывал некий "эффект телетрансляции"…
Стоп…
Это что же выходит?
Ежели братец Саша жив-здоров, по миру шляется и про зверушек пишет, то и братец Володя мог не пойти "иным путем"?
С этой жизнеутверждающей мыслью я отошел ко сну.
На следующий день после утреннего обхода к нам в палату пришел лечащий врач-ортопед Генриха — доктор Финк.
Молодой, чуть полноватый мужчина, с большими залысинами на высоком лбу, Финк был всегда приветлив, внимателен и умел удивительно улыбаться — одними только глазами.
— Здравствуйте, господа!
— Доброе утро, Якоб Иосифович!
— Генрих, вы готовы? Сейчас мы с вами отправимся на рентген! Доктор Калиновский уже раскочегарил свою адскую машину!
— Ну, ради доктора Калиновского, я, пожалуй, попробую обойтись без помощи санитаров. Тем более, вы сами рекомендовали мне чаще двигаться.
— Именно так, иначе и до пролежней недалеко!
— Раз так, подайте-ка, Якоб Иосифович, мои костыли!