Если судьба выбирает нас - Страница 64

К оглавлению

— Ничего, Геня. Ничего… Прорвемся! — Я так разволновался, что употребил в речи явный анахронизм.

— В каком смысле? — Литус был в недоумении.

— В смысле: "Прорвемся сквозь жизненные неприятности"!

8

Разговор с Генрихом разбередил мне душу…

Снова вспомнились офицеры нашего батальона…

Я до сих пор до конца не осознал всю глубину трагедии того дня — потери были фатальные…

Когда я, будучи в бессознательном состоянии, покидал поле боя, немцы пошли на последний штурм. На участке нашего батальона обороняться было уже практически не кому… Да и не чем…

Капитан Берг, взяв с разрешения командира полка всех доступных на тот момент строевых солдат, занял оборону в последней третьей траншее. В бой пошли все: разведчики, саперы, комендантские и, даже, жандармская команда. Да и заначеный мною трофейный немецкий пулемет им очень пригодился.

Схватка была страшной, но отступать было не куда, отходить на вторую линию обороны было бессмысленно. Главное — выиграть время, до подхода подкреплений.

И они выстояли!

Но какой ценой…

Наш командир батальона Иван Карлович Берг был смертельно ранен. Тяжелое ранение получил поручик Щеголев — осколок повредил позвоночник и через шесть дней командир одиннадцатой роты скончался в полковом лазарете. Павлов, так храбро сражавшийся в этом бою — был убит.

Положение спасли подошедшие части 157-го полка 40-й пехотной дивизии. Молодцы-имеретинцы с ходу ударили в штыки, сперва отбросив противника, а затем полностью очистив наши окопы от немцев.

После всего, от нашего третьего батальона осталась одна только сводная рота, к тому же, почти без офицеров…

Батальонным стал не получивший ни единой царапины штабс-капитан Ильин. Адъютантом при нем — подпоручик Цветаев. А командиром единственной роты стал, с трудом оправившийся от контузии, мой незабвенный пан Казимирский!

* * *

Савка…

Мой верный Савка тоже был ранен. Вечером этого же дня, осколок снаряда выбил ему левый глаз. Рана болезненная, но не опасная…

Когда меня грузили в санитарную двуколку, чтобы везти на станцию в Розенберг, он вышел меня провожать.

Бледный, худой, с перевязанной головой, он сам был похож на привидение.

Савка уложил в повозку мои вещи, прикрикнул на санитаров, которые, на его взгляд, не слишком аккуратно со мной обходились и, взобравшись на подножку, сказал:

— Вы уж выздоравливайте, вашбродь! А я за вас помолюсь!

— Постараюсь…

— Я-то, видать, свое уж отвоевал: куда мне — кривому… Чую, не свидимся мы с вами боле… Так что — прощевайте! И не поминайте лихом!

9

Чувствую себя белой вороной!

Все пишут письма всем! Причем многие чуть ли не ежедневно. Кто-то собственноручно, кто-то надиктовывает сестрам милосердия. Но страсть к эпистолярному жанру неистребима.

А я вот — не знаю, чего мне писать.

То есть, вроде бы конечно — надо, а что именно — не понятно!

На мой взгляд, письмо следующего содержания вызовет у адресата стресс: "Дорогая мама, меня тяжело ранили! Прострелили навылет для улучшения вентиляции легких! Я чуть не помер, но уже оклемался! Теперь пролеживаю кровать в госпитале в Варшаве. Твой сын. Александр".

Согласитесь, текст несколько спорный, а ничего другого в голову не идет.

В предыдущий раз я вымучивал письмо несколько дней, а потом просто кратко ответил на подсказки и вопросы из маминого письма, приукрасив его общими фразами.

Отмазался…

И что теперь?

"To be, or not to be?"

Писать или не писать? Вот в чем вопрос! А я не Шекспир ни разу…

* * *

Не чувствуя склонности к писанию писем, я весь отдаюсь чтению — практически на всем протяжении светового дня.

Начал с газет, и теперь, постепенно перехожу на книги, которые беру у доктора или заказываю "сестричкам" и "ходячим" раненым приобрести в городе.

Хотя конечно — Варшава…

Дикие места: все сплошь по-польски или по-немецки. Со вторым у меня проблем нет, но газеты сплошь на первом. Лишь изредка удается раздобыть русские источники информации.

Чуть не загнулся от сенсорного голода, однако…

Меня очень интересует история проявления различий между моим родным миром и тем, в котором я ныне обитаю.

Порыться в памяти не получается — все-таки мозг это не поисковая система в Интернете, чтобы давать готовый ответ на сформулированный вопрос. К тому же память очень ассоциирована с личностью моего носителя.

До моего появления, Сашу фон Аша не шибко интересовала новейшая история, политика и государственное устройство. Он просто среди всего этого жил и не стремился к глубинному анализу.

Какие-то смутные воспоминания всплывали, но все крайне бессвязно и бессистемно.

Теперь же, при чтении газет включился "контекстный поиск" и "открытия" поперли одно за другим.

Итак, двухпалатный парламент существовал в Российской Империи с 1888 года, когда Александр II, скрепя сердце, разразился "Парламентским манифестом от 7 ноября".

Если уж "плясать от печки" то, "согласительная" конституция Лорис-Меликова действовала с 13 марта 1881 года, а потом еще четыре года валандались с временными подготовительными комиссиями.

"На обязанности комиссий лежало бы составление законопроектов в тех пределах, кои будут им указаны высочайшею волею. За сим, составленные подготовительными комиссиями законопроекты подлежали бы, но указанию верховной власти, предварительному внесению в общую комиссию, имеющую образоваться под председательством особо назначенного высочайшею волею лица из председателей и членов подготовительных комиссий, с призывом выборных от губерний, в коих введено положение о земских учреждениях, а также от некоторых значительнейших городов, по два от каждой губернии и города; причем в видах привлечения действительно полезных и сведущих лиц, губернским земским собраниям и городским думам должно быть предоставлено право избирать таковых не только из среды гласных, но и из других лиц. принадлежащих к населению губернии или города." (цитата из подлинной Конституции Лорис-Меликова).