Если судьба выбирает нас - Страница 23

Вот тут то я страху и натерпелся.

Этот страх двойной — подсознательный и иррациональный, которое испытывает тело, и сознательный, с которым пытается бороться разум, понимая опасность.

11-дюймовые снаряды, перелетали через наши позиции и взрывались где-то в пятистах метрах позади.

Тем не менее, сотрясение земли ощущалось всем телом.

Это вам не минометный обстрел, под который в 95-ом угодил на Кавказе…

Я посмотрел вверх. Там, на значительной высоте, шли большие четырехмоторные бипланы — русские бомбардировщики несли свой смертоносный груз, предназначенный немецким артиллеристам. Шесть групп по три самолета. На некоторой дистанции от бомбовозов мелькали шустрые истребители.

Поторопились бы, а то мы тут уже час сидим, обстрел терпим. Вот накроют нас, совершенно случайно, притом — им потом стыдно будет.

Земля вновь содрогнулась от падения очередного двадцатипудового гостинца.

Суки…

Напротив меня, скрючившись и зажав между коленями дробовик, в окопе сидел Савка.

При каждом взрыве его каска звякала о ствол ружья. Бледные губы непрерывно шевелились — мой ординарец истово молился.

А вот сидящий справа от меня унтер-офицер Наумов внешне был абсолютно спокоен. Глаза закрыты, на умиротворенном лице — улыбка.

Как там, у поэта — "Гвозди бы делать из этих людей"?

Так вот, Наумов — мужик для этого дела вполне подходящий. Нервы, так точно — железные.

Блин! Да когда ж все это кончится!!!

У меня сейчас такое состояние, что дайте мне немца — я его зубами загрызу. Даже стрелять не буду, потому что пуля — это слишком легкая смерть.

Однако, спустя некоторое время, вражеский обстрел внезапно прекратился.

Слава Богу!

Наши же орудия продолжали палить, перемалывая оборону противника, районы сосредоточения подкреплений, полевые батареи. Это — хорошо. Чем больше они сейчас перебьют немцев, тем меньше нам потом возни.

Я посмотрел на часы — без четверти одиннадцать.

2

Прошлым вечером, незадолго до ужина, нас посетили командир полка с офицерами штаба и мой знакомый любитель пения — отец Серафим, оказавшийся целым протоиреем!

Полковник Беренс произнес прочувственную речь о трудном часе для Отчизны, о полковых традициях, о чести и мужестве.

Под сенью развернутого полкового знамени батюшка отслужил молебен:

"Моли, Угодник Божий Николай, воинству нашему даровати на враги одоление, Отечеству во благочестии непоколебиму пребыти и сыновом Российским спастися."

По окончании обряда, в сопровождении служки с иконой он прошелся, вдоль строя всех четырех рот нашего батальона, окропляя шеренги святой водой. Потом солдаты повзводно подходили за благословением, целовали крест.

Я тоже приложился.

* * *

Артподготовка продолжалась.

Из ответвления хода сообщения появился Лиходеев и с заговорщическим видом вручил мне бебут в ножнах — изогнутый обоюдоострый кинжал с сорокасантиметровым клинком. Бебутами вооружали пулеметчиков и солдат с дробовиками — за место штыка. Савка тоже обзавелся таким, когда сменил винтовку на помповое ружье.

— Это еще зачем?! — из-за грохота артиллерийской стрельбы приходилось орать.

— Нехорошо это, вашбродь, без ножа по траншеям лазать. Тут ведь как — тонущий за соломину хватается, а гренадер — за нож.

— Да куда мне такой! Им же коня зарубить можно!

— Вот! — Лиходеев поучительно поднял палец, — Вы, вашбродь, в самую суть проникли! Без него — никак невозможно. Бебут знатный. Сам подбирал в оружейке!

— А ты-то как же?

— А у меня "братишка" при себе — Кузьма Акимыч ловким движением достал из-за спины топор с оплетенной кожаными ремешками ручкой. — Я к нему — привыкши. А вам бебут — в самую пору будет.

— Ладно, давай… — я забрал у совершенно счастливого фельдфебеля кинжал. — Пригодится!

Разберусь как-нибудь. Скомпилирую, знание ножевого боя конца ХХ века и науку Никифора Беспалого, учившего меня и брата владению шашкой в ХХ века начале!

Вздохнув, встал на одно колено, и принялся цеплять ножны к правому боку. Ё-моё! Ремень и так обвешен по периметру — кобура с браунингом, фляжка, лопатка, противогаз, патронная сумка, а теперь еще и это. Через плечо на ремнях — гранатная сумка, полевая сумка. На шее — бинокль, в руках — автомат в чехле, и свисток в кожаном кармашке на портупее — до кучи. Сразу вспомнился анекдот "А теперь со всей этой фигней, мы попытаемся взлететь…"

Это притом, что ранец офицеру в бою не полагается, и мой сухпай и четыре коробки патронов тащит Савка. Мне еще вчера при переходе нелегко пришлось, а тут — в атаку идти. Залегать, ползать, окапываться.

В общем — "Господи, спаси и сохрани…"

По окопу, в сопровождении двух вестовых, аккуратно пробирался Казимирский так же обвешанный амуницией. Различие состояло в отсутствии холодного оружия и наличии фонарика в кожаном футляре и "нагана" в кобуре. Поручик, наконец-то, сменил погоны с галунных на полевые, и перчатки на руках были уже не белые, а из коричневой кожи.

Все равно — пижон…

— Ну что, барон, не скучаете? — командир роты присел рядом со мной на корточки.

— Нет, господин поручик! Немцы два часа развлекали, как могли — сильно подняли настроение!

— Рад за вас! Напоминаю — при развертывании, вы находитесь на правом фланге цепи и ведете вторую полуроту, я — на левом, с первой полуротой, фельдфебель идет в арьергарде! Связь через вестовых! Я вам, кстати, привел двоих. Распоряжайтесь!

— Слушаюсь!

3

После десятичасового грохота, в полуобалделом состоянии, с шумом в ушах, мы — все офицеры батальона отошли немного в сторону, поднялись на холмик на окраине леса — самое высокое место, откуда немецкие позиции были довольно хорошо видны. Но рассмотреть ничего не удалось — над всей немецкой линией стояло сплошное густое облако пыли, и к роте мы вернулись ни с чем.